Источник: Православие.ру

От редакции

Предлагаем читателям статью Елены Голубевой, главным предметом рассмотрения которой являются искажения канонической православной мариологии в русской народной традиции. Образ Божией Матери скупо очерчен в канонических Евангелиях, но весьма распространен в апокрифической литературе, в легендах и духовных стихах. Именно духовные стихи послужили основным источником для этого исследования. В них отражены те представления о предметах веры, которые формировались у народа в процессе усвоения отдельных идей христианства, как известно, в интерпретации, не всегда адекватной христианскому вероучению в полноте, – ведь сочинители духовных стихов не учились в семинариях и не читали творений святых отцов. К сожалению, с отголосками подобных полуязыческих представлений приходится встречаться даже в наши дни. Вместе с тем, для понимания строя народной души религиозно-нравственный императив народного творчества порою оказывается важнее его догматических мотивировок. Несмотря на весьма искаженный взгляд на христианские святыни и догматы, духовные стихи свидетельствуют о любви непросвещенного народа ко Господу, Пресвятой Богородице и к угодникам Божиим и о готовности к полному приятию христианской идеи. Мы надеемся, что эта статья будет интересна не только ценителям русской народной поэзии, но и пастырям Церкви, важнейшим делом которых является просвещение народа в истинах веры.

Литургическое почитание Матери Божией оформлялось в течение нескольких веков. Начало было положено уже во II-III вв. н.э. в связи с воспоминанием о Ее земном житии. Ранняя Церковь праздновала Благовещение (в александрийской и поздней византийской хронологических системах оно совпадало с Пасхой – 25 марта[1]) и Успение (особо это событие почитали христиане Иерусалима). Начиная с IV-V вв. повсеместно распространилась традиция отмечать 25 декабря Рождество Христово. Акцент в христианском почитании Богородицы сместился с исторического контекста на богословский, точнее, христологический, а само Рождение Спасителя воспринималось в т. ч. и как богородичный праздник. Впоследствии на 26 декабря был установлен Собор Богоматери, что литургически закрепило неразрывную связь христианской мариологии с учением об Иисусе Христе Сыне Божием.

В широко распространенном русском апокрифическом стихе о двенадцати пятницах Богородица тоже упоминается в связи с Благовещением («воплотился Иисус Христос Святым Духом в Мать Пресвятую Богородицу»), Успением («в тую великую пятницу преставилась Пресвятая Богородица») и Рождеством Христовым («народился сам Иисус Христос от Матери Пресвятой Богородицы»). И в благовещенском отрывке, и в рождественском Она названа Матерью, а к постящимся в пятницу под Рождество Христово

…Сойдет с небес Пресвятая Богородица
Возьмет душу на руцы,
Вознесет в Царствие Небесное…

Другие Богородичные торжества были введены Церковью позднее. Так, Рождество Богоматери отмечено в Иерусалимском Лекционарии VII в., а день Введения Богородицы во храм зафиксирован в греческих месяцесловах VIII в., но до XII в. не особо почитался.

В современном православном богослужении в число богородичных праздников входит несколько дат, связанных с воспоминанием земного жития Царицы Небесной и Ее праведных родителей святых Иоакима и Анны (Рождество Богородицы, Память святых праведных богоотцев Иоакима и Анны, Введение во храм, Зачатие Матери Божией праведной Анной, Благовещение, Успение праведной Анны, Успение Пресвятой Богородицы). Церковный календарь также включает в себя два праздника с богословской семантикой: Собор Пресвятой Богородицы и Субботу Акафиста. В пятницу Светлой седмицы отмечается годовщина Обновления храма Пресвятой Богородицы у Живоносного Источника в Константинополе (в Византии был обычай широко отмечать даты освящения наиболее известных богородичных храмов). Отдельную группу составляют дни, посвященные святыням, оставшимся на земле после Успения Матери Божией: ризе, поясу. Самыми многочисленными из богородичных праздников являются посвящения Ее святым иконам[2].

Русская Православная Церковь также особо чтит праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Однако самый обширный дореволюционный сборник русских духовных стихов «Калики перехожие» (составитель П.А.Бессонов, 1861-1864 гг.) содержит лишь два стиха на Покров. Один из них был сложен, видимо, кем-то из церковного причта (о чем свидетельствуют строки «чистая по Рождестве, чиста и в Рождестве, и пред Рождеством бысть в чистом естестве»). Здесь вообще не вспоминается история праздника. Для автора важнее сам факт молитвенного предстательства Богородицы за грешный мир пред Господом:

Приходит во церковь яко Владычица,
И всем есть Царица,
Небесных и земных прекрасная Девица,
Яко светящимся Своим омофором
И небесным хором
Люди покрывати честным Своим покровом.

Народное происхождение следующего стиха самим Бессоновым поставлено под сомнение, поскольку он начинается именно с воспоминания исторического события, связанного с праздником:

Подошли враги к царству Грецкому,
Угрожают ему войной-гибелью…

Крестьянское восприятие учения о Богородице существенно отличалось от канонического. Искажения канонической православной мариологии глубоко укоренены в русской народной культуре и прослеживаются до сих пор.

Обратимся к началу. В неразделенной Церкви почитание Матери Божией противопоставлялось многочисленным и взаимно переплетающимся языческим оргиастическим культам богинь-матерей (Гее, Изиде, Кибеле, Астарте, Диметре, Персефоне и т.д.), отвечающих за плодородие и воспроизводство новой жизни. Противопоставление это прослеживалось даже в хронологии. В частности, церковные торжества в дни Успения и Рождества Приснодевы Марии (в юлианском календаре этот праздник семантически объединен с завершением церковного индикта, а Рождество Богородицы – с новолетием) совпадали по времени с языческими празднествами по случаю сбора урожая, завершения сельскохозяйственного цикла и начала следующего. В этой связи восточные отцы неоднократно призывали паству не предавать себя всецело стяжанию благ земных, а стремиться к сбору урожая плодов духовных, вспоминая в дни, посвященные Богородице, о Ее поистине благодатном и плодотворном святом житии. Так, святитель Григорий Палама в «Беседе на Спасительное Рождество Пренепорочныя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии» говорил: «Если же долженствует выделить время более благоприятное из прочих, как, например, и бывает время сеяния и время жатвы, время насаждения и время собирания плодов, <…> так и в отношении доброделания найдешь, что и относительно сего различно устраивается час. Сейчас – время осени, и в ней предпочтительное место занимает этот месяц (сентябрь), который служит для нас первым месяцем и началом года, когда и дело нашего спасения возымело свое начало, что мы и празднуем сегодня.<…> Сегодня открылись новый Мир и чудесный Рай, в Котором воплотился и от Которого родился Новый Адам ради воссоединения древнего и обновления всего мира.<…> Сегодня, как говорится в псалме: «Истина от земли воссия»[3]. Святитель призывал паству принести в дар Божией Матери по случаю Ее великого праздника плоды духовного возрастания: совершение добродетелей и преуспеяние в них, освящение и непорочность тела, приобретенные воздержанием и молитвой и т.п.

Для Григория Паламы и многих других отцов Церкви Матерь Божия была наипрекраснейшим образцом человеческих добродетелей – этико-эстетическим идеалом, который на протяжении своей дохристианской истории искала античная мысль. Ее бесстрастное зачатие престарелыми праведниками, совершенное смирение Приснодевы и Ее святых родителей перед волей Господа Церковь противопоставила оргиастическому началу языческой богини-матери. Попытки античной философии соперничать с христианским богословием потерпели поражение: неоплатоники – последние представители языческой любви к мудрости – так и не смогли преодолеть земное притяжение, а венцом их творчества стала концепция круговращения душ. Богородичная догматика, прочно вошедшая в учение о Домостроительстве Божием и личном спасении души, освобождала византийскую мысль от гнета стохастической материи. В таком, эстетически утонченном, виде, готовое к сложной полемике с искусными в риторике противниками, Православие пришло на Русь.

На Руси новую веру ожидала встреча с семью «молодыми» богами киевского пантеона, а также с легионом несистематизированных «старых» богов и мифических существ. Славянская мифология по форме и содержанию радикально отличалась от античной, а на Руси в общеславянскую канву вплетались финно-угорские, германские и тюркские элементы. Отсутствовал культ всеобщей богини-матери, сопоставимой по функциям с Афродитой, Артемидой, Деметрой, Геей или Персефоной (фольклорный персонаж, известный как мать сыра-земля, по всей видимости, появился после Крещения Руси, возможно, в результате влияния церковного учения о Богородице на народные суеверия). Мироздание славянского язычества не было разделено по вертикали на небо, землю и преисподнюю (тот свет), но все миры располагались в одной плоскости. Отсутствовал миф об умирающем и воскресающем божестве; во всяком случае, народ не сохранил никаких свидетельств существования такого мифа ни в устном творчестве, ни в обрядах. На это обратил особое внимание этнограф В.Я. Пропп: «В русских праздниках <…> момент растерзания, утопления и сожжения сопровождается ликованием, весельем, смехом и фарсовыми действиями <…> Никакого празднования воскресения в русских обрядах и праздниках нет. Праздник состоит не в воскресении, а в умерщвлении»[4]. Привычная для греков аргументация насчет смерти и бессмертия, плодов земных и небесных и т.п. оказалась малоэффективной в деле просвещения Киевской Руси. Великий князь Владимир Святославич дал в руки православным катехизаторам новый аргумент – социальный. Как свидетельствует «Повесть временных лет», «послал Владимир по всему городу сказать: «Если не придет кто завтра на реку – будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб, – будет мне врагом»[5]. Однако для христианизации всей культуры этот аргумент был явно недостаточен.

У пастырей Церкви в этой ситуации было два пути. Во-первых, при отсутствии письменных источников адекватной информации о религиозных воззрениях народов и племен, населяющих Русь, попытаться самостоятельно вникнуть в содержание картины мира своей новокрещенной или потенциальной паствы, чтобы обратить ее к Истинному Богу. Тех, кто отважился пройти по этому пути, Русская Православная Церковь почитает как святителей. Во-вторых, усиливая аргументацию равноапостольного Владимира, поставить человека перед радикальным выбором: жить по-старому, где все привычное и известное, или, переступив через страх перед неизведанным, оборвав все корни, забыв о прошлых достижениях, отважиться на нечто принципиально новое. Причем в этом случае принятие святого Крещения влекло за собой изгнание из языческой общины свободных смердов и открывало дорогу в княжескую или боярскую дружину (этой чести удостаивались немногие), в монастырь или в холопство.

Обе позиции, в равной степени активные, пробудили дремавший до сих пор в простом народе интерес к самостоятельному богопознанию, однако языческие пережитки в крестьянской среде царствовали веками. Возможно, это обусловлено тем, что долгое время Церковь игнорировала бытовые потребности простецов. До широкого распространения «Домостроя» языческую основу народного быта (представления о рождении и смерти, о домостроительстве и ведении хозяйства) просто нечем было заменить. Складывалась благоприятная среда для активного и, как ни странно, мирного сосуществования Православия и язычества, где каждая из семантических систем функционировала в своей, сословной, «сфере влияния». Граница между верами проходила на стыке народной (крестьянской и мещанской, к которой зачастую принадлежало и деревенское духовенство) и церковно-княжеской культур. Двоеверие как диалог, как творческий поиск путей общинной или семейной жизни во Христе, возникло не раньше, чем Церковь предложила альтернативу языческому восприятию быта. Логично предположить, что иосифлянство, благословившее «Домострой», направило творческую энергию крестьянской среды на усвоение церковного учения и создание духовных стихов. «Эпоха, в которую мы наблюдаем впервые расцвет духовного стиха в России, характеризуется преобладанием иосифлянского направления в московском богословии и благочестии. Победив в XVI в., это направление удержалось <…> как раз в низовых и консервативных слоях церковного общества. Не один раскол им питался. Вплоть до наших дней [книга Г.П.Федотова «Стихи духовные» впервые была опубликована в Париже в 1935 г. – Е.Г.] обрядовое благочестие консервативных слоев жило этим московским наследием, которое для многих неискушенных представляется теперь завещанием «Святой Руси». Духовный характер иосифлянства выражается именно в преобладании законнических и ритуальных моментов религиозности, в большой суровости нравственных и обрядовых предписаний, подкрепляемых эсхатологической угрозой»[6].

Судя по русским народным духовным стихам, догмат о Троице был принят к сведению, но не понят: Отец и Сын зачастую отождествлялись, а Святой Дух материализовался в виде запаха фимиама и ладана. Спаситель мира воспринимался, в основном, как строгий и безжалостный Судия, не знающий снисхождения к человеческим слабостям; страх Христов затмевал Его любовь. Искажение в понимании троической догматики влекло и многочисленные прочие искажения православного вероучения, в том числе, о смерти и воскресении человека. Потому, как заметил исследователь русской культуры и философ Г.П.Федотов, нет и подлинно народных духовных стихов о Воскресении Христовом, потому стихи о Страшном Суде почти не оставляют мирянам надежду на Жизнь вечную.

Ярчайшим примером специфики народного восприятия Спасителя и отношений человека с Ним служит духовный стих о Жене Милосливой Милосердной (вариант: Жене Аллилуевой), которая спасла Христа от палачей Ирода. По сюжету этого стиха, Богомладенец повелевает Жене:

Жена Милосливая Милосердная!
Брось ты свою чаду в огонь-пламень.
Прими ты Христа Бога на руцы.

Жена Милосливая выполняет волю Божию, а затем бестрепетно подводит мучителей к печи и показывает им своего корчащегося в огне сына, выдавая его за Христа. В награду за послушание, Господь чудесным образом сохранил ребенка: произрастил в печи траву и цветы, одел его в сияющие ризы и дал прочитать «книгу Евангельскую». Характерно, что о своем детище благочестивая Жена забеспокоилась лишь тогда, когда Богомладенец невидимо переместился («стек») обратно к Своей Матери.

К Ней, Которая держала на Своих руках Страшного Судию, и обратилась русская народная молитва. «Вся тоска страдающего человечества, все умиление перед миром Божественным, которые не смеют излиться перед Христом в силу религиозного страха, свободно и любовно истекают на Богоматерь.<…> Богочеловеческое благовестие христианства, стесненное кирилловской христологией, прокладывает себе русло в почитании Богоматери.<…> В образе Ее, не юном, не старом, словно безвременном, как на православной иконе, народ чтит небесную красоту материнства»[7].

«Где на земле так величается и превозносится по достоянию – достойно яко востину – имя Пресвятой Богородицы, кроме Православной Церкви и особенно – Русской Церкви? – восклицает святой праведный Иоанн Кронштадтский. – Мы имеем готовую небесную помощь во Владычице нашей Богородице, которой не имеют противники наши, не чтущие Ее по достоянию и не кланяющиеся образу Ея всечестному.<…> Доколе Россия будет православна и будет усердно чтить Бога и Богоматерь, дотоле она будет могущественна и непоколебима, ибо от начала и доселе она выходила из всех бед, укреплялась и расширялась заступлением и помощию Богоматери во всех войнах и ратных, бедственных обстоятельствах – и российские князья, цари, императоры и христолюбивое воинство всегда усердно чтили Приснодеву и Матерь»[8]. «Божия Матерь обещала никогда не оставлять верующих, а всегда помогать им. Еще апостолам Она сказала: «Радуйтесь! Я с вами во все дни!» И Она с нами! Мы не сироты», – вторит праведному Иоанну пастырь современной Русской Православной Церкви схиархимандрит Феофил (Россоха)[9]. Красота Божией Матери в русской православной культуре лишена латинской чувственности и византийского эстетизма; это красота Материнского страдания. Архимандрит Илия (Рейзмир) говорит о том, что Пресвятая Дева «испытала скорбей и страданий больше всех матерей, когда стояла у подножия Креста Сына Своего и Бога. <…> Вот поэтому Господь и поставил Ее пред Престолом Своим Небесным. Так высока и многоценна перед Господом любовь матери»[10].

Крестьяне почитали материнство в трех формах:

Первая мать – Пресвятая Богородица,
Вторая мать – сыра земля,
Третья мать – кая скорбь приняла.

Народный религиозный максимализм возвел материнскую скорбь Царицы Небесной в наивысшую степень. Русские духовные стихи изображают муки Матери Божией всеобъемлющими и безмерно одинокими. Стих «Сон Богородицы» повествует о начале Богородичных страстей задолго до рождения Спасителя мира. Здесь не Симеон-Богоприимец, как об этом повествует Святое Евангелие, а Сам Господь, явившись Своей Матери еще в пору Ее жития во Святая Святых Иерусалимского храма, положил начало Ее Материнским страданиям. Во «Сне» Пресвятая Дева видит Рождество Христово, бегство от палачей Ирода и Страсти Господни, сопереживая Своему Сыну. Она уговаривает Христа пожалеть Ее материнское сердце и избежать крестных мук, но Сын Божий отказывает Матери ради спасения людей от вечной смерти. Богородица понимает Его, но это не умаляет Ее скорби. В одном из вариантов «Сна» страдания Приснодевы так велики и безысходны, что народ не нашел иных слов для описания их, кроме:

Ударилась о землю, едва бысть жива:
– Увы, мать сыра-земля, возьми Меня к себе!

В награду за терпение скорбей Спаситель во «Сне» обещает Богородице Ее всеславное Успение:

Я Сам к Тебе, Матушка буду.
Я Сам Тебя, Деву, споведую,
Я Сам Тебя, Деву, причащую,
Я Сам Твою душеньку выну,
Я Сам Твои мощи привпокою,
Спишу Я Твой лик на икону,
Поставлю Твой лик за престолом
Во всякой соборной Божьей церкви.
Сам Я Твоему лику помолюся
И Сам к Пресвятой приложуся.

Иногда Господь даже обещает Богородице:

Погребу Твое тело с святыми,
Погребу Твои мощи с ангелами,
С херувимами да со славными серафимами.

Тело Богоматери народ оставляет на земле. Оно, как и честные останки всех угодников Божиих и заступников, принимает молитвы верующих и сообщает их Богу, т.е. воспринимается как посредник между дольним и Горним мирами. Причем Господь Сам возглавляет сонмы молящихся у тела Богородицы, подобно тому как на крестьянских похоронах первым, в отсутствие мужа, к материнскому гробу подходит старший сын:

С Тобою ж Я, Матушка, прощуся,
К мощам ко Твоим приложуся,
Отошедши от мощей, поклонюся.
Я Сам упокою Твою душу
Во Царствии Небесном с Собою.

Тело Божией Матери обретает покой среди цветов и птиц, поющих «стишочки херувимские», в «церкви соборной богомольной», стоящей посреди Иерусалима или на вершине Сион-горы. Так завершаются «Хождения Богородицы», повествующие о том, как «ходила, походила Дева Мария по синему морю, по крутым горам; Она плакала, возрыдала, Самого Иисуса Христа искала». Встречные жиды (варианты: жидовские дети или даже Иван Предтеча) сообщают Приснодеве о том, что Сын Ее покоится рядом с Ее же гробницей, а в третьей гробнице – Ее кум и пасынок Иван Предтеча (иногда - Богослов)[11].

Гефсиманский сад, исполненный «цветов лазоревых» и «пташек камских», народная поэзия, ничтоже сумняшеся, располагает за изукрашенными Царскими храмовыми вратами, в алтаре. Там и совершается упокоение-успение Богородицы:

Не умирает – спит, не спит в лета многа,
Царствуя вечно
Дева беспечно
Пиющи росу Небесну…
Изволи во Успении сиру
Обещаться в скорбех помощь подать миру!

Божия Матерь остается вечно живой на храмовом престоле или на запрестольной иконе. Именно туда, как следует из духовных стихов, Ее и ввели святые праведные Богоотцы Иоаким и Анна, – в алтарь каждого православного храма, каким бы он ни был малым и бедным. Там, согласно народной религии, Богоматери и привиделся вещий «Сон»:

Спала Матушка Мария на престоле…

или

Спочивала Я, Мать Божия, за престолом…

С престола каждого конкретного храма Богородица слышит все возносимые к Ней мольбы, отсюда же Она подает Свою благодатную помощь. Соответственно, чем больше храмов, тем лучше (безопасней, богаче, здоровее) людям живется. (Отчасти этим, вероятно, объясняется тот факт, что крестьяне, в основной массе, равнодушно встретили гонения советской власти на лиц духовного звания, но оплакивали разрушенные храмы.)

Судя по духовным стихам, «на плечах Богородицы держится мир». «Только Ее молитва спасет его от гибели за наши грехи»[12].

Аще Пресвятая Богородица
Помощи Своей не подаст,
Не может ничто на земле в живе родиться,
И ни скот, и ни птица,
Ни человеком бысть.

И поэтому народ молится:

Чудная Царице Богородице!
Услыши молитву раб Своих,
Прими наша слезы теплыя,
Не лиши нас Царства Небесного,
Избави нас муки вечныя!

Высочайший онтологический статус ставит Богородицу в один ряд с Вершителем Страшного Суда. К этому последнему порогу, за которым душу ожидают или вечная радость, или вечная мука, обращено практически все народное духовное творчество. В конце всех времен

С небес сойдет Мати Всепетая.
Госпожа Владычица Богородица,
Со Своею силой со небесною,
Со ангелам, со архангелам.
Со всеми с херувимами;
Среди земли Престол Божий поставится.
На Престол сойдет Сам Иисус Христос,
Сам Иисус Христос, Небесный Царь, Судья праведный:
Он будет нас судить, живых и мертвыих.

Для русской крестьянской культуры Богородица – Присносущая Матерь Божья и всего страдающего народа. «Стих о числах» начинается словами: «Един Сын у Марии царствует и ликует, Господь Бог над нами».

Народ был знаком с Ее земным житием, но сердцем не принял его. Так в «Истории Иакова о рождении Марии» сообщается о том, что Приснодева в момент появления перед Ней архангела Гавриила пряла багряные нити. Эта деталь, вырванная из контекста повествования о житии Богородицы, легла в основу русских народных заговоров вневременного целительного рукоделия Матери Божией. Заговоры сообщают, как Богоматерь зашивает кровавые раны или, в развитие сюжета, «прядет кровь, а закончив работу, обрывает кровавую нить или завязывает в узелок»[13]. О событиях Благовещения здесь и речи не идет.

Сборник П.А.Бессонова «Калики перехожие» содержит лишь несколько духовных стихов на праздники в честь событий земной жизни Приснодевы: Введение во храм, Благовещение и Успение Богоматери. Большинство из них юго-западного происхождения, о чем свидетельствуют обороты вроде «Девица – всем Царица», или книжного, где Богородица именуется Невестой Христовой, как в трудах некоторых святых отцов, которых, понятно, народные певцы не читали. Стихов о Рождестве Пресвятой Богородицы у Бессонова нет, не считая одного, посвященного Введению Приснодевы во храм.

Ева ныне веселится:
Се Дева днесь родися
На престоле поставися.
Руце старец простирает.
Царицею называет
Отроковицей пременяет.
Захария с девами
Приемлют Деву со свещами…

Младенчество Божией Матери, как и младенчество Сына Божия, не соответствовало народной картине мира. Для народа не важно сопоставление богородичных праздников с событиями Ее жития. К примеру, в одном стихе на Благовещение говорится:

Богородица, в крестьянском восприятии, не могла быть маленькой девочкой, она воспринималась только как Матерь Божия. Вскоре после Введения Ее во храм Приснодева увидела Свой «Сон», – так произошло явление Богоматери русской народной культуре. Об огромном значении этого события говорит тот факт, что список «Сна Богородицы» крестьяне зашивали в мешочек и носили как амулет.

Скорбь Царицы Небесной, оплакивающей Своего Сына во «Сне», столь же всеобъемлюща, сколь и в стихах, называемых «Плач Богородицы»:

Увы, чадо Мое:
Не терплю Тя видети, Сына Своего,
На Кресте висяща!
Увы, чадо Мое:
Уже радость не прийдет ко Мне…
Увы, чадо Мое:
Утробою Своею скорблю, видевше Тя,
Сына, на Кресте,
И я растерзаюся зле по Тебе!
Увы, чадо Мое:
Сего ради изнемогающе, света оставляю,
Надежды лишаюся!

Богородица вопрошает свои очи: «Что плачете, не померкнете?» И уста: «Что глаголете, не умолкнете?» И, в конце концов, Она восклицает:

Увы, чадо Мое:
Сведи Мя от печали жизни сея,
И Аз бы с Тобою умерла,
Да бегает от Мене вечная смерть!

Обетования Спасителя, которые Он возвещает Своей Матери со Креста, во «Сне» и в «Плаче» также аналогичны и порой вводятся общей формулой: «Не рыдай Мене, Моя Мати!».

Материнство Пресвятой Девы, как отметил Г.П. Федотов, заключалось не только в заступничестве за грешников перед Господом и вещем сне на запрестольных иконах, но и в охранении народной нравственности. Крестьянская мораль восприняла церковное учение о добродетели по-своему. Грех человеческий прежде всего оскорблял и обижал Матерь Божию, а уже во вторую очередь губил душу грешника. К примеру, блуд, в особенности, у парней и молодых мужчин, осуждался, но не считался тяжким преступлением, зато матерное сквернословие народные певцы уверенно причисляли к смертным грехам:

Матерно не бранитеся;
Мать Пресвятая Богородица
На престоле вострепенулася,
Уста кровью запекаются.

Сама народная нравственность представлена в русских духовных стихах не столько в качестве телесной и духовной чистоты, сколько как вербальное, точнее, семантическое целомудрие (вспомним пушкинский наказ жене: «Не марай воображения!»).

Мы за матерное слово все пропали,
Мать Пресвятую Богородицу прогневили,
Мать мы сыру землю осквернили,
А сыра земля матушка восколебается,
Завесы церковные разрушаются,
Пройдет река к нам огненная,
Сойдет Судия к нам праведная.

Распространение сферы народной нравственности на уровень языка (вплоть до семантики!), причем именно в контексте материнской триады (женщина – мать сыра-земля – Богородица), можно наблюдать и в наше время. «Изучение иностранных языков генетически растлевает русскую деву, невесту, жену, – пишет Георгий Емельяненко. – Любой выученный иняз легко управляет мозгами-мышлением и волей того, кто его активно использует. Ведь язык – это богоданный поводырь, а человек – ведомый, ходящий по жизни на его поводу»[14].

Среди множества стихов о Страшном Суде у Бессонова есть один, где Богородице удалось выпросить у Судии-Христа избавление от вечных мук для тех, «кои с роду матерным словом не бранилися». Одно это, по мнению певцов духовных стихов, является основанием для причисления к лику угодников Божиих. Рядом с воздержанием от сквернословия народная культура ставит трезвость, ведь, рассуждая от противного:

Пьяница матерным словом сквернится…
Он и не мать бранет и ругает…

(что, разумеется, также является страшным грехом), а

Пресвятую Богородицу порицает.

Богородицу и в церковной, и в народной словесности называют Благодатной. Широкому распространению этого эпитета среди крестьян способствовала повсеместно известная, начиная с XVIII в., молитва «Богородице, Дево, радуйся…». Однако, что такое благодать в народной, не только русской, а восточно-славянской интерпретации? Это, как свидетельствует болгарский духовный стих на Обретение Животворящего Креста Господня и многие русские стихи, – здоровье и материальное благополучие. Согласно тому же стиху, на поиски Животворящего Креста, точнее крестов, царя Константина подвигли именно страшные бедствия и неурожаи, которые завершились лишь тогда, когда «кресты Христовы» были выкопаны из большой навозной кучи, переброшены через городские стены («ворота царские их не пропускали») и уложены в царскую казну.

Тогда солнце огревать нас стало,
Тогда ветер снова начал веять,
Роса мелкая тогда заросила,
Мужских детей жены породили,
Овцы тогда объягнились,
Сотворилася велика дешевизна,
И нивы-то пшеницу родили,
Урожай тогда вышел полон.

В самом начале сельскохозяйственного цикла и в его разгар моления об урожае совершались крестьянами в дни особого почитания богородичных икон. «Помиловал бы Бог животы, дал бы Бог ко времени вспахать и посеять, не обидел бы крестьянскую нужду всходами и урожаями. Вот и пойдут теперь летней порой “Богородицы” по всем деревням, городам и селам. Разным «Царицам Небесным» начнутся праздники и молебствия» – писал в публицист и этнограф XIX в. С.В.Максимов[15].

Радость по случаю сбора урожая сопровождает народные гуляния, приуроченные к церковным праздникам Успения, Рождества и Покрова Божией Матери. Завершая цикл весенне-летних полевых работ, крестьяне благодарили Бога: «Слава Тебе, Боже, что в поле пригоже!», «Слава Богу до нового году!», «Слава Богу на небе до нового хлеба!» и т.п. Аналогичными были песни, сопровождавшие свадебные обряды, в частности, обсыпание молодых зерном нового урожая: «Роди, Боже, жито на новое лито!» Причем дни Успения, Рождества и Покрова Богородицы отмечали начало этапов создания новых семей: смотрины (приглядки), сватовство и свадьбы. Молодожены на Рождество и Покров созывали на большое застолье родственников и соседей. Долгое время семейные трапезы на Рождество Богородицы посвящались языческим богам Роду и рожаницам, которым традиционно жертвовались хлеб, сыр и мед. Лишь в XIX в. участники домашних торжеств 8-9 сентября стали петь тропарь церковному празднику.

На праздники Успения и Рождества Богородицы крестьянки пекли т.н. пречистенский или богородичный хлеб. Как и свадебные караваи, он был замешан на пшеничной или, в крайнем случае, на ржаной муке без примеси лебеды и иных добавок. Этот хлеб святили за литургией, и ничего не ели в тот день до его первого куска. Пречистенские караваи почитались наравне с церковными артосами: уронить на пол хотя бы крошку и, тем более, растоптать ее ногами считалось большим грехом. Остатки богородичного хлеба хранились, бережно завернутые, в божнице и употреблялись для исцеления от всевозможных немощей.

Среди мирян крестьянского и мещанского звания выделялась особая категория –профессиональные девы-богомолки. В силу разных причин они не смогли вовремя выйти замуж и добровольно отказывались от такой перспективы, покрывая голову бабьим платком, но не так, как это делали замужние женщины. О них говорили: «уневестились». Девы-богомолки стремились изучить грамоту, чтобы заработать себе на жизнь чтением Псалтири над усопшими, Священного Писания у постелей болящих, а иногда и светской корреспонденции. Они, как писал С.В. Максимов, всегда точно знали, какой иконе Богородицы или какому святому молиться в какой нужде, умели обстоятельно и артистично причитать на похоронах, свадьбах и проводах в солдаты, много помогали церковному старосте. У каждой в храме было «свое» место, куда никто другой из прихожан не осмеливался встать. Жили девы зачастую общежительством, очень скромно и рукодельно, строго соблюдая посты, к тому же понедельничали и не ели мяса. Большую часть своих доходов и свободного времени они жертвовали церкви. Там, где появлялись их сестринские общинки, убранство храмов и священнические облачения отличались если не богатством, то, по крайней мере, чистотой и аккуратностью.

В среде дев-богомолок распространялись и тщательно оберегались всевозможные суеверия, связанные с богородичными праздниками и иконами. Развитие этих суеверий проходило, с одной стороны, по линии замещения языческой символики народных хозяйственно-бытовых обрядов, с другой – в сторону умножения запретов на те или иные действия. В первом случае появились обряды перед началом сева обсыпать зерном икону Божией Матери («сыпать в глазки») или, при мочении заготовок для конопляных веревок, бросать по течению реки одно перевясло, чтобы Богородица могла сплести сеть и вытащить из ада не очень грешные души. Ко второму случаю относятся запреты на работу, игры и пение в богородичные праздники и, в особенности, в дни перед Рождеством, когда Богородица «мучилась Христом». Отдельную группу составляют былички, в которых святые иконы Царицы Небесной выступают как живые существа (о строгой Казанской, о ласковой Милостивой, о пронзающей грешников Семистрельной и т.д.).

Длительное отсутствие систематического церковного просвещения обеспечило вольготную жизнь подобным суевериям в народной среде. Обрядоверие и остатки язычества сформировали своеобразную призму, сквозь которую истины церковного учения преломлялись, порой довольно сильно искажаясь. Время от времени, как правило, в связи с государственными нововведениями или экономическими кризисами, эти «национальные особенности» русского Православия возрождаются к новой жизни и производят немалое смущение в умах верующих.