ИЗБРАННИК БОЖИЕЙ МАТЕРИ

Воспоминания друга бр. Иосифа, Клода Лопеза. Клод живет с супругой в Швейцарии, где преподает в школе. Перевод с французского языка осуществлен Е. П. Кокс.

Когда в нашей Церкви появилось чудо Мvроточивой Иверской иконы Божией Матери Вратарницы, мне в голову не приходило, что я смогу ее увидеть. Я также не предполагал, что когда-нибудь встречусь с ее хранителем. Я прочел о чуде, явленном в наши времена Пречистой Матерью Божией, в журнале “Ортодокс лайф”. Ольга Алексеевна Кантакузен, мать нашего священника (ныне епископ Амвросий – ред.), получила из США репродукцию этой иконы, и я был потрясен этим дивным образом. Я попросил, чтобы мне ее одолжили, и сфотографировал ее, чтобы иметь ее у себя.

В феврале 1987 года икона прибыла в Женеву. Я изготовил резную икону Святого Семейства, чтобы подарить ее Иосифу. По Божьему промыслу мне удалось встретиться с ним до того, как чудотворная икона Вратарница проследовала в собор. Я подошел к нему и предложил ему свою икону. Я не помню точно нашего тогдашнего разговора. Но мы как-то сразу сблизились. У нас было общее испанское происхождение и общий интерес к священным предметам. Я обещал подарить ему мощи западных православных святых, когда он посетит нашу церковь в Веве.

С самого первого знакомства я был поражен простотой и естественной доброжелательстностью Иосифа, а также его скромностью. Во все последующие встречи наш разговор всегда касался тех же тем: Церкви, святых и их честных мощей, которые мы оба при всякой возможности собирали, поскольку латинская церковь, отказавшись от них выбрасывала их или отдавала антикварам на продажу. Я помню с каким возмущением и с какой горечью он рассказывал мне, как однажды в Испании перед оградой католического монастыря он увидел монаха, который копал яму. Иосиф подошел к нему и поинтересовался, что он делает. Оказалось, что он собирался закапывать хранившиеся в монастыре мощи, так как они больше не были нужны. Иосиф взял эти мощи и поместил их в новый ковчежец.

4 мая 1987 года Иосиф вторично посетил Швейцарию. Наш священник сообщил нам, что он приедет в Веве и что он хотел бы переночевать у нас, а не в гостинице. Уже за два дня до его приезда я не мог спать. Я не мог себе представить, что Всесвятая войдет в наш дом и будет пребывать в нашем молитвенном уголке. Мы приготовили аналой, чтобы положить на него икону. После молебна с акафистом мы спустились в церковный зал на общею трапезу. Там присутствовали некоторые католики, начитавшиеся скандальных и глупых писаний некоего Даниэля Анжа о Хосе и об Иконе. Хосе говорил с ними. Они были очень удивлены и расстроены. Хосе рассказал мне, как он однажды встретился с группой последователей Даниэля Анжа, которые не хотели верить, что он – Хосе Муньос и что икона принадлежит ему. Это было время, когда эти люди утверждали, что Хосе католик, а икону только одолжили Русской Церкви и она вернется к католикам, когда Господь укажет. Хосе напрасно показывал им свой паспорт для удостоверения своей личности, ничего не помогало, они знали настоящего Хосе Муньоса, и это был не он. Кроме того они занялись коммерцией, что очень возмущало Хосе. Один католический священник попросил разрешения сфотографировать икону, когда на ней еще не было ризы. Хосе разрешил. Вскоре он узнал, что распространяются тысячи репродукций и ведется бесстыдная торговля ими. Он обратился к этому священнику и заявил ему, что он обещал Божией Матери никогда не торговать этим чудесным явлением иконы. Священник ответил ему вопросом, готов ли он возместить все расходы по изготовлению этих тысяч копий иконы.

После этого появились и другие прибыльные предприятия, “священная коммерция” торговцев латинского храма процветала, и Хосе ничего не мог поделать. Чувствовалось, как это его ранило. Он рассказал мне, как он все-таки реагировал, когда увидал в газете объявление о продаже мvра от иконы Вратарницы. Он явился по адресу, сделал вид, что очень заинтересован, и потребовал, чтобы ему принесли все имеющиеся бутылочки с мvром. Когда они были поставлены на прилавок, он сбросил их на пол и разбил и сказал продавцу, что святое мvро никогда не продавалось. Но он не строил себе иллюзий: он знал, что эта торговля возобновится. Он говорил мне это с большой грустью.

Тогда я рассказал ему, что у меня есть целая папка с лживыми сообщениями об иконе, опубликованными различными римокатолическими группировками. Он попросил меня прислать ему копии и также сделать копии для митрополита. Я исполнил его просьбу.

Было уже около полуночи, когда мы приехали к нам в Сент-Трифон. Мы сразу положили икону на аналой в нашем молитвенном уголке. Хосе долго рассматривал иконы и ковчежцы с мощами. Особенно ему понравился резной крест, который мне подарила одна из моих учениц по резьбе Жозетт Дома. Поскольку я заметил, как ему нравится этот крест, я попросил его не брать крест в руки и сказать примет ли он этот крест в подарок. Он был немного удивлен, но принял мое предложение. Тогда я подал ему крест, повернув его обратной стороной: во все поперечные перекладины были вложены мощи западных православных святых первых веков. Я не хотел, чтобы он отказался от подарка, чтобы не лишить меня этих мощей. Он обещал мне, что поместит этот крест рядом с иконой Вратарницы у себя в Монреале. Моя жена Доминик подарила ему керамическую лампаду для иконы Божией Матери.

Наш дом ему понравился, и он выразил намерение вернуться сюда когда-нибудь и провести здесь некоторое время в тишине. Мы с Доминик очень обрадовались. Мы только позже осознали до какой степени Хосе устал, как он изнурен всеми этими поездками. Я сделал резную икону Вратарницы. Когда он ее увидел, он умилился и сразу дал мне маленький флакончик с миром от чудотворной иконы, чтобы я помазал деревянную поверхность моей иконы. Так как я был в нерешительности, он стал настаивать, чтобы я помазал эту икону миром от оригинала. Я так и сделал.

Хосе пошел спать. Доминик тоже. Но я не мог спать. Божия Матерь была здесь. Мне просто не верилось. Надо было столько Ей сказать, столько попросить. За стольких людей надо было помолиться. Остаток ночи я провел в молитве за моего отца, который скончался менее года назад, за всех живых и покойных, имена которых приходили мне на ум.

Хосе просил меня разбудить его в пять часов. Я постучал в дверь. Он ответил по-русски: “Да!” . Очевидно он думал, что он в Леснинском монастыре в Провемон. Потом он пришел в кухню. Он сказал, что он хорошо спал и что это было в первый раз, что он не имел икону при себе всю ночь. Митрополит наказывал ему никогда не расставаться с иконой. Он выпил черного кофе и ничего не ел. Мы пошли в наш молитвенный уголок и сделали несколько снимков с иконой. Затем мы поехали в Веве. После богослужения мы поехали в Берн, сопровождая икону, Хосе и нашего священника. Мы расстались с Хосе под вечер, когда он с о. Петром Кантакузеным продолжали путь в Цюрих. Мы опять долго разговаривали с Хосе. Я нес чехол с иконой по улицам Берна, когда мы шли к автомобилю. Нам с Доминик было очень тяжело расставаться с иконой и ее добрым хранителем. В течение трех дней мы не открывали окон, чтобы сохранить в доме благоухание Вратарницы.

Через несколько дней икона прибыла в Лион, и мы поехали туда с о. Петром Кантакузеном и Христианом Лаффели. Хосе, как всегда, держался исключительно незаметно. Кто мог бы подумать, что этот человек в черном сопрождал икону? Кто его не знал, не мог бы предположить, что этот скромный человек, который стоял сзади, был хранителем Вратарницы. Он сказал мне однажды, что, поскольку он одевался в черное, его принимали за фашиста.

Мы встречались с Хосе каждый раз, когда он с иконой посещал Швейцарию. Он подружился с Доминик и начал давать ей советы по иконографии. Он оставил ей некоторые иконописные материалы и обещал как-нибудь приехать в Сент-Трифон на более долгое время, чтобы давать ей уроки иконописания.

Как-то раз мы поехали в Провемон, чтобы повидать его и икону. Мы долго с ним разговаривали. Он говорил с моей матерью, которая тоже была там. Он обеспокоился о моем здоровье, о состоянии моих глаз, и вдруг спросил меня есть ли у меня мощи св. Пантелеимона. Я сказал ему, что у меня есть малюсенькая частица, с булавочную головку. Он сразу вынул из-под рубашки свой нательный крест, раскрыл его и дал мне частицу кости святого целителя. Мы долго разговаривали с ним – Доминик, моя мать и я. Он держался непринужденно, разговаривал с моей матерью так, как-будто он ее всю жизнь знал. Он говорил с легким испанским акцентом, и голос его звучал так нежно и успокоительно, что на глаза навертывались слезы. Что было примечательно, это что он никогда, даже когда он говорил о себе, не выставлял себя вперед. Он был поистине смиренным. За исключением редких слов о своем здоровье или усталости, как бы вырвавшихся невольно, все его интересы были о других, о Церкви, об иконах, о святых и об их мощах. Несколько раз я видел его возмущенным и полным священного гнева по поводу несправедливостей, вопиющих к небу. Я знаю, что иногда он предпочитал страдать с теми, кто терпел несправедливое отношение. Он открыто становился на их сторону, чтобы помочь преследователю осознать всю его несправедливость перед Богом.

Когда бр. Иосиф приехал к нам с иконой Пречистой Божией Матери во второй раз, у нас было больше времени поговорить. Он положил икону Вратарницы в нашем молитвенном уголке. В комнате, в которой он останавливался первый раз, он увидал на стене большую репродукцию Вратарницы в металлической ризе. Он был искренне и глубоко тронут. Он дал нам частицы мощей свв. Новомучениц российских княгини Елизаветы и инокини Варвары (позже я узнал от Жана Бесса, что Великая княгиня Елизавета иногда в видениях посещала его в Провемоне) и мы опять беседовали о святых, о Церкви и о монастыре на острове Андрос, куда он собирался поехать. Отец Дорофей, игумен монастыря св. Николая на Андросе, мечтал, чтобы две мvроточивые иконы встретились (в монастыре на Андросе тоже хранится мvроточивая икона Божией Матери – ред.). В свое время, когда о. Дорофей находился в Женеве после операции и поправлялся в доме одной знакомой гречанки, он узнал, что ожидается прибытие чудотворной иконы в русский собор. Он очень скорбел о том, что не сможет пойти в церковь, чтобы ей поклониться. Он поручил мне попросить Хосе посетить его с иконой. Должен признаться, я подумал, что эту просьбу будет очень трудно исполнить. Я знал, что когда Хосе приезжал в какой-нибудь приход в Швейцарии, он доверял икону духовенству и становился незаметным до самого отъезда.

Когда наш священник предложил мне поехать вместе с духовенством встречать икону в Женевском аэропорту, я с радостью согласился.

Все мы оживленно толпились вокруг Хосе и иконы. В аэропорту стоял шум, и все, приехавшие встречать, говорили одновременно и радовались, как дети. Среди этого веселого шума я успел сказать Хосе, что о. Дорофей был недавно оперирован и очень хотел бы поклониться иконе, но что он еще не может передвигаться. Я подумал, что, по всей вероятности, это было бесполезной попыткой, так как он вряд ли мог меня услышать. Но Хосе меня услышал! Он поехал к о. Дорофею с иконой Вратарницы, и они стали друзьями. Хосе посетил его монастырь накануне своей мученической кончины.

С тех пор, когда Хосе приезжал в Женеву или Веве, он не оставался достаточно долго, чтобы заезжать к нам. Но мы дорожили теми моментами, которые нам удавалось провести с ним. Хотя все больше людей уже знали его, он оставался незаметным в церкви или снаружи, когда духовенство вносило икону в храм. Когда он не бывал у нас, время от времени мы получали от него через общих друзей миро от иконы Вратарницы или другие святыни (он знал о моем глубоком почитании св. Иоанна Максимовича и не упускал случая послать мне частицу одежды или облачения святого чудотворца после открытия его мощей в Сан-Франциско).

Однажды в субботу, когда я прибирал мой молитвенный уголок и мои святыни, мне вспомнился этот разговор о поездке на Андрос.  Я сожалел, что не поехал тогда в Провемон (в Леснинский монастырь), не зная точно почему.  Я думал, что это наверно из-за моего горячего желания поклониться мощам св. Царя-Мученика.  Я сказал Доминик (жена Клода – ред.) об этом.  На следующий день мы узнали, что Хосе был замучен в Афинах.

 Потребовалось много времени, чтобы поверить в немыслимое.  Потребуется гораздо больше времени, чтобы простить безумную и преступную подлость одного греческого клирика, который опорочил память Хосе, несомненно, чтобы отомстить за то, что Хосе не захотел привезти Вратарницу в его монастырь, не желая давать ему случай повеличаться еще больше, чем он и так делает кстати и некстати.

Среди ночи из Дейтона позвонил Джон Файл (Джон, видимо, не знает о существовании разных часовых поясов в Европе и в Америке), чтобы сообщить мне о первых связанных c Хосе чудесных знамениях после его мученической смерти, о замечательной статье Жана Бесса о нашем Брате-мученике и о братстве людей, которые знали Хосе и теперь начинают объединяться со всех континентов в общем почитании, несколько умеряющем боль разлуки с ним.

Многие забеспокоились о том, что случилось с иконой, не думая о Хосе и его престарелой матери.  Слишком многие считали то, что делал Хосе, нормальным.  Но кто бы согласился не иметь больше личной жизни и непрерывно странствовать по свету, сопровождая Пречистую Матерь Божию?  Кто подозревал, сколько часов Хосе проводил каждый день в молитве за всех, кого он встречал на своем пути, сколько он ходатайствовал за людей перед Всемилостивой Матерью Спасителя несмотря на крайнюю физическую усталость?  В разговорах с нами он никогда не жаловался.  Его озабоченность не касалась его самого.  Он думал только о Церкви и о пастве.  В то же время он очень жалел западных православных святых, забытых и заброшенных среди мусора или пылящихся в лавках антикваров, и за это я его сразу полюбил.  Мне вспоминается маленький ковчежец с мощами святой великомученицы Варвары, найденный в полуразвалившейся церкви среди сена, старых автомобильных шин и батарей и даже целого выводка котят.  Когда я видел Хосе в Веве последний раз, он с воодушевлением рассказывал мне о мощах, которые он спас в Южной Америке, купив их у монахинь, которые хотели от них избавиться, в частности о мощах святого Гоннета, которыми он сразу же предложил поделиться со мной, но оказалось, что у меня уже была частица.

Он был подлинно гигантом в физическом и духовном смысле, но от него исходила такая мягкость, которая напоминала физическую слабость. Он был ребенком.  Он каждый день падал ниц перед нашей Небесной Матерью, чтобы потом исполнять то, что Она повелевала ему в тайниках его души.

Скорбь о его отсутствии не прошла, но она сейчас ощущается не так остро. В Пасхальную ночь был момент глубокой грусти при мысли, что Хосе нас оставил.  Но нам не хватает только его физического присутствия.  Духовно он очень ощутимо с нами, и постоянные проявления его предстательства о нас становятся все более очевидными.

Если Богу будет угодно, чудеса продолжатся.  Еще найдутся скептики, а другие, всегда осторожные, будут ограждаться от любви и почитания священными канонами, ожидая официального признания, излишнего при этой очевидности мученичества.  Многие прождали тридцать лет, прежде чем согласиться признать святость святителя Иоанна Максимовича, официально провозглашенную многими из тех, кто в свое время его преследовал.

Мы не будем ждать!  Мы уже знаем, потому что наше сердце уже сказало нам в тайне нашей молитвы без лишней поспешности и без вредной экзальтации, что наш брат Хосе Муньос-Кортес предстоит Богу, ибо он, согласно заглавию великолепного духовного портрета, написанного Жаном Бессом – “Избранник Царства Небесного”. 

Святый новомучениче Иосифе, моли Бога о нас!

©"Приходская жизнь", январь-май 2001 г.