Предлагаем вам отрывок из слова в 40-й день кончины о. Иоанна Кронштадского, новомученика российского митрополита Серафима Чичагова, который в течение 30 лет был духовным сыном всероссийского пастыря.

«… О. Иоанн имел величайший дар молитвы. Это его отличительная особенность. Он глубоко верил от всего сердца в благодать, данную ему как священнику от Бога, - молиться за людей Божиих, и что Господь настолько близок к верующему христианину, как собственное его тело и сердце, ибо тело наше есть храм живущего в нас Святого Духа, которого мы имеем от Бога (1 Кор. 6:19). Он веровал на молитве, что за словом, как тень за телом, следует и дело, так как у Господа слово и дело нераздельны, и, не допуская ни малейшего сомнения в исполнении Богом его прошений, просил совершенно просто, искренно, как дитя, с живой, ясновидящей верой в Господа, представляя Его не только стоящим пред собой, но и себя как бы находящимся в Нем, в такой близости. Он считал сомнение за хулу на Бога, за дерзкую ложь сердца и говорил: «Разве мало для нас видеть бессилие в человеках, что хотим еще видеть бессилие в Самом Боге и тайно помышляем, что Бог не исполнит нашего прошения?!»

Когда о.Иоанн молился, то старался вообще больше молиться за всех верных, чем за себя одного, не отделяясь от верующих и находясь в духовном единении с ними. Если видел в человеке недостатки или какие-нибудь страсти, то всегда молился тайно за него, где бы то ни было; во время служения литургии, в пути ли, в беседе ли. Проезжая по улице и видя порочных людей, он тотчас возносил ко Господу свою сердечную молитву и взывал: «Господи, просвети ум и сердце раба Твоего, очисти его от скверны!» – или иным, более подходящим к данному лицу словами из псалмов. Он не пропускал случая помолиться за человека по чьей-то просьбе, радовался такой просьбе, считая, что молитвы за других есть благо и для него самого, потому что она очищает сердце, утверждает веру и надежду на Бога, возгревает любовь ко Христу и ближнему. Отец Иоанн молился по вере в его молитву просящих и никогда не приписывал себе ничего. Если ему приходилось вразумлять заблудших, утешать впавших в отчаяние, он в конце беседы непременно приглашал вместе помолиться за того человека, искрено сознавая, что одними словами нельзя исправить недостатки других, а надо еще вымолить помощь и силу Божию.

Особенность молитвенного подвига о. Иоанна заключалась еще и в том, что он необыкновенно внимательно следил за сердечностью своей молитвы и тотчас прекращал ее на время, если сознавал, что молитва становится только внешней, механической, так сказать. Он упражнялся в движении своего сердца на молитве и этим подтверждал ту особенность его духа, о которой я говорил в начале. Считая одну умственную или поверхностную молитву оскорблением Бога, призывающего к Себе человечество словами; «Даждь Ми, сыне, твое сердце!» (Притч. 23:26), о. Иоанн учил, что хорошо оказывать послушание во всем Матери-Церкви, читать длинные молитвы, положенные по уставу, акафисты, но следует это делать с благоразумием, и кто может вместить продолжительную молитву – да вместит, но если это продолжительность несовместима с горячностью духа, то лучше сотворить краткую молитву, ибо, как св. Апостол говорит: «Царствие Божие не в слове, а в силе» (1 Кор. 4:20). «Молясь, мы непременно должны взять в свою власть сердце и обратить его к Господу, но никогда не допускать ни одного возгласа к Богу, не исходящего из глубины сердца. Когда мы научимся во время молитвы говорить из сердца только истину – то, что действительно сознаем и чувствуем, то искренняя или истинная молитва очистит наше сердце от лжи, и мы не позволим себе лгать и в жизни». (…)

Дорогой батюшка о. Иоанн поражал и иногда потрясал всех глубиной своей молитвы. На основании моих бесед с ним я могу только так изобразить его молитвенное состояние. Он становился пред Господом, как пред солнцем, и, чувствуя невыразимый блеск света Божественного, закрывал глаза и ясно ощущал свое нахождение в лучах этого света, а от них теплоту, радость и близость к Христу Спасителю. Во время молитвы после причащения Святых Тайн батюшка иногда чувствовал, как Он, по воскресении, прошел сквозь стены дома к Апостолам, и тогда он получал сознание, что невидимая душа его успокаивается в невидимом Боге.

Но чтобы уразуметь веру и дух батюшки о. Иоанна, надо было с ним молиться в алтаре во время литургии. Вначале он усердно поминал у жертвенника всех живых и мертвых, со слезами молился о всех, дерзновенно просил Господа за скорбящих и страждущих, по временам отходил, потом опять возвращался и снова молился, становился на колени, обнимал дискос и видимо страдал вместе с людьми, за которых молился. Когда начиналась литургия, он продолжал еще поминать у жертвенника по многочисленным запискам, которые ему читались, но к чтению Св. Евангелия всегда возвращался на свое место, и с полным вниманием прослушивал слово Божие, вникая во всякое слова, покачивая головой в знак непреложности и истинности благовестия. По перенесении Св. Даров на престол, великий молитвенник начинал как бы готовиться к радостному свиданию с Господом и уже помышлял более о присутствующих в храме, о соучастии их в общей молитве и в общей радости с ним, и так молился иногда о них: «Господи! Многие из предстоящих в храме Твоем стоят праздны душами своими, как сосуды праздные, и не ведают о чем подобает молиться; исполни сердце их ныне, в этот день спасения, благодатию Всесвятого Духа Твоего и даруй их мне, молитве моей, любви моей, исполненных познанием благости Твоей и сокрушения и умиления сердечного, даруй им Духа Святого Твоего, ходатайствующего о них воздыханиями неизглаголанными!» (Рим. 8:26). (…)

Совершая литургию, незабвенный батюшка обретал для себя величайшее наслаждение и блаженство. «Я угасаю, умираюю духовно, - говорил он, - когда не служу несколько дней в храме, и возгораюсь, оживаю душой и сердцем, когда служу, понуждая себя к молитве не формальной, а действительной, духовной, искренней, пламенной. Люблю я молиться в храме Божием, в св. алтаре, у престола и жертвенника, ибо чудно изменяюсь я в храме благодатию Божией, в молитве покаяния и умиления спадают с души моей узы страстей, и мне становится так легко, я как бы умираю для мира, и мир – для меня, со всеми своими благами, я оживаю в Боге и для Бога, для Единого Бога, и весь Им проникаюсь и бываю един с Ним, я делаюсь как дитя, утешенное на коленях матери, сердце мое полно пренебесного, сладкого мира, душа просвещается светом небесным, все светло видишь, на все смотришь правильно, ко всем чувствуется содружество ии любовь, к самым врагам, и охотно их извиняешь и прощаешь! О, как блаженна душа с Богом!

Церковь – истинно земной рай! Какое дерзновение имеешь к Господу и Богородице! Какую чувствую кротость, смирение и незлобие! Какое беспристрастие к земному! Какое горячее желание небесных, чистейших, вечных наслаждений! Язык не может изречь того блаженства, которое вкушаешь, имея Бога в сердце своем! С Ним все земное – прах и тлен.»